Что такое свобода по-русски

Откуда идет нелюбовь к размеренной политической жизни и работе

Даже добросовестный западный историк или политолог, сравнивая детали нашей политической машины с родными ему аналогами, порой утверждает: в России нет Свободы Выбора.

Фото: Наталия Губернаторова

Да, ни Верховный Совет СССР, ни Госдума не эквивалентны парламентам Запада. КПСС не аналог их политических партий. «Единая Россия» более похожа не на британскую Консервативную партию, германскую ХДС, а, признаем, на ту же КПСС. Это еще не самое страшное, и народ наш, объективно говоря, не так ценит свободу политического выбора, как Запад. Но на их взгляд это: непринадлежность к свободному миру.

Еще в XIX веке, подсмеиваясь над нашими одураченными «разночинцами» (в самом термине и чин, и начиненность), подбивая их швырять бомбы в губернаторов, царей, поляки придумали лозунг «За нашу и вашу свободу!» Вполне утилитарное применение: проигрывая (после 1612 года) в сражениях, взять реванш в демагогии и терроре. 

А вдуматься шире? Мы тоже ценим свободу, но наша кроме «свободы выбора» включает еще и… «свободу от выбора». Не измышляю парадоксов: российская свобода включает свободу выбирать самим или порой передоверить свою свободу выбора другим (царям, вождям).

Западная политическая свобода требует постоянных усилий по ее обеспечению, поддержанию механизма: политическая машина требует постоянного внимания, работы, смазки. Самоустранение общества от текущей политики и у них чревато. А постоянная политическая работа во имя свободы у нас ощущается как нелегкая, неприятная обязанность.

Вот разные партии говорят об одном факте совершенно разное. Изучать результаты проверок и проверок проверявших, вникать в протоколы порой годовых дебатов, сверять справки… Не дойдя и до середины перечня необходимых хлопот, россиянин начнет зевать, рассеяно оглядываться.

Помню, в школе заучивали, чтобы прочитать громко и с выражением: «Иоганн Вольфганг Гете! Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!»

Был даже такой перечень «фраз, рекомендованных в эпиграфы к сочинениям» (из опасений, что какой-то умник шарахнет из Шопенгауэра, а то и Ницше). В списке: выверенные отечественные классики, Маркс-Энгельс… и те строки Гете возвышались гордой скалой. И мы брали звучное «Лишь тот достоин» эпиграфом к сочинению типа «Как я провел лето».

Теперь, столько лет, генсеков, президентов спустя, я вижу наше глубинное отношение к гетевской дилемме. Ну ладно «на бой», но «каждый день»!.. И страдальчески заведя глаза: «Что, каждый божий день?»

По части «боя за свободу» Россию не то что упрекать, грех даже сравнивать с кем-либо. Правда, если бой настоящий, не бесконтактная натовская бомбежка Сербии, а допустим: Наполеон или Гитлер на пороге. Но каждодневно?

Ричард Пайпс, советник Рейгана по СССР, России, добросовестно отбирая самые точные глубокие оценки русских историков, остановился на этой, Василия Ключевского: «В одном уверен великоросс: надобно дорожить летним рабочим днем. Это заставляет его спешить, усиленно работать, затем оставаясь без дела осень и зиму… Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но нигде в Европе не найдем такой непривычки к ровному, размеренному, постоянному труду».

Да, в губерниях северней Рязани сельхозсезон длится четыре месяца. Такая простая разгадка непривычки, нелюбви к равномерной политической жизни/работе. Столь же редко упоминаемо другое честное признание. Монтескье (отец либерализма, автор «разделения властей…») иллюстрировал зависимость истории от географии российским примером: «Лишь деспотическое насилие соединяет сегодня вместе все эти обширные пространства». А дилемма проста: хотите быть как европейцы — дробитесь до их размеров…

Разведчик Сомерсет Моэм в 1917 году выполнял в России сложнейшую миссию — встречался с Керенским, Савинковым… Писатель Моэм попутно приглядывался к русскому народу, элите, оставив поразительно точные замечания: «Преимущество русских в том, что они в гораздо меньшей мере рабы условностей, чем европейцы. Русскому не придет в голову сделать то, чего он не хочет, только потому что так положено. Русский обладает гораздо большей личной свободой, чем англичанин».

Не сочтите сей очерк «партией в дурака»: на цитату Монтескье — Пайпс, Моэм — «Бито!» Но градус споров вокруг «свобод», количество жертв той же Арабской весны (самый недавний мощный «поход за свободу») и, главное, российский дискурс требуют внимания.

За полвека до укоренения термина «экзистенциальная свобода» Моэм, отделив «личную свободу» от политики, предвосхитил современную философию, Сартра, сформулировавшего: «Свобода — это то, что мы делаем с тем, что с нами делают».

Не отменяя политических свобод, можно даже ввести уравнение. Обозначив свободы: L, составляющие: ех (экзистенциональная) и pol (политическая)… Получим Lех+Lpol=const. Т.е. сумма их примерно постоянна. За рост одного расплачиваемся убылью другого.

Настоящий знаток душ Достоевский видел: «Страшно, до какой степени свободен духом человек русский!» Представляете? Человек, слышавший свой смертный приговор, ждавший команды «пли!», страшился другого. Настоящий разговор о свободах заставит вспомнить и страстного поклонника Достоевского — Фридриха Ницше: «Не говори, от чего ты свободен! Скажи, для чего ты свободен!»

Важным, хотя и мимоходным, пояснением показалась мне одна из молитв Фомы Аквинского («его труды — основание для строительства западной политической машины»). Отец западной политической философии в свой перечень молитв добавил «Благодарность Святому Духу за избавление от необходимости иметь политическое мнение».

Вдумаемся. Не от политических мнений (Фома не анархист!) — избавление от их необходимости. Важно еще одно слово в «формуле» Фомы Аквината: мнение. Оцените нюанс. Ведь имея мнение, можно действовать или нет. Ухлопать миллион людей за его торжество или засунуть его в…. Фома, понимая первичность мнения, говорит не о действии, а о самом корне: мнении вообще. Словно отвечает тянущим его за рукав (кто на трибуну парламента, кто на митинг протеста): «У меня по этому пункту нет мнения вообще». Действие: пожатие плеч. Фома благодарит за свободу передоверять свой выбор Богу (или его помазаннику), сохраняя эту свободу — запасной клапан, страховку от абсолютизма политической машины.

Абсолютные монархи, оказалось, легко свергаемы, но абсолютизм политической машины — это другое: сидящих за ее тонированными стеклами и разглядеть не получается! Вдуматься, монарху требовалась только покорность населения, а политмашине — еще и тупость: и вот масса тянется, как из тюбика, голосовать за тех, кто больше часов был вывешен на телеэкране. «От обратного» по сей теме — Оскар Уайльд выдал один из своих парадоксов: «У современной демократии есть только один опасный враг — добрый монарх». Но эти истины при перемене знака смысл не теряют. Известное сартровское «я сам своя свобода» один мой рисковый (в лихие 90-е) бизнес-приятель нечаянно переделал: «Да кто меня посадит, я сам себе тюрьма!»

Так что моя речь не против свободы, а против наивной абсолютизации ее трактовок (продиктованных теми, кто сам относится к свободе весьма утилитарно). Помню гордое поучение демвыборосовской публицистики 1990-х годов: «Запомните, свобода — она или есть, или ее нет!»

Страшна даже не самоуверенная банальность, главное: тут свободу с шенгенской визой спутали. Вот «шенгенка», действительно, или она есть — или ее нет! Но с таким философским багажом лезть к настоящим свободам?